Авг 232012
 

Из свидетельств, воспоминаний, дневников памяти детства, отрочества подвижника освоения Космоса.

(1927 — 1939 годы)

3 марта 1927 г.- Ян рождён в семье коренных кубанцев Колтуновых Прасковьи Ивановны и Ивана Никитовича в Москве. Роддом окнами выходил на нынешний Калининский проспект и на Церковь, ныне — музей — Дары Природы.

Родители приехали в Москву из Краснодара, поселились в доме № 9/15 по 1-му Неопалимовскому переулку в коммунальной квартире № 2 в одной комнате площадью 13 кв. метров на втором этаже. Дом был построен из кирпича разобранной после Гражданской войны церкви Неопалимой купины, находившейся ранее в том же дворе. В квартире жили ещё: семья грузин Лекишвили: дядя Вано и тётя Фаня, а также: учительница Седлецкая Александра Николаевна, — позднее — завуч школы, в которой мы с сестрой Еленой учились, и две набожные добрые сестры — старушки: Наталья Егоровна и Вера Егоровна Титовы.

В Отечественную войну 1812 г. 1-ый, 2-й и 3-ий Неопалимовские переулки, названные в честь церкви Неопалимой купины, почти не пострадали в числе немногих застроек Москвы, уцелевших в огне пожаров.

В нашей комнате площадью 13 м2возле широкого окна у большого подоконника справа стоял большой письменный стол, а слева вдоль стены — широкая кровать, за нею рядом с дверью — высокий шкаф, на котором до потолка тоже лежали книги, а также рукописи книг мамы. Правую стену нашей комнаты до потолка на полках в нише заполняли книги научно-технического и гуманитарного содержания, справочники, художественная литература, поэзия, фантастика. Напротив двери у задней стены комнаты стоял диван — кровать. Около дивана — раскладной обеденный — рабочий стол. У стены — шкафа с книгами — собранная кровать — раскладушка. Детских книг было мало, но среди них — 10-томная богато иллюстрированная “Детская энциклопедия”. Особенно запомнились книги домашней библиотеки: Джорданова “Ваши крылья”, Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре”, книги Я.И. Перельмана и Н.А. Рынина, Фламмариона, Даниэля Дефо, Большая и Малая Библиотеки поэта, технические описания самолётов У-2, Р-5, инструкция к полётам на воздушных шарах, книги К.Э. Циолковского: “Грёзы о Земле и небе”, “Вне Земли” и др., книги по ракетной технике: М.К. Тихонравова, С.П. Королёва, В.П. Глушко, М. Валье, Е. Зенгера и др. На подоконнике, в шкафчиках под книжными полками и в шкафу у двери — “под рукой” хранился минимум бытовых вещей, на вешалке у двери и в шкафу — носильные, у двери внизу — обувь и пр.

В нашем семиэтажном доме, который взрослые с любовью называли “спичечной коробочкой”, жило много интересных людей. Им можно посвятить специальный очерк…

У соседей по квартире грузин Лекишвили не было детей. Они всё время просили моих родителей отдать меня им: — “Отдайтэ нам Вашего прэкрасного малчика — Янчика! У Вас ведь есть чудэсная дочка — Элэночка!” Родители дружили. Дядя Вано и тётя Фаня — добрейшие гостеприимные люди — всё время приглашали нашу семью приезжать к ним в Тбилиси. Дядя Вано стал позже заместителем руководителя Грузии. Я неоднократно приезжал к ним по их приглашению после альплагеря, и они вместе со мною навещали всех их родственников в Тбилиси и, особенно, в Марткоби, где большая часть жителей носила фамилию Лекишвили. Эти посещения запомнились как непрерывный праздник — добрые общения до момента вылета в Москву. Эти общения сопровождались знаменитыми грузинскими застольями, задушевными беседами и песнями (я в то время учил грузинский язык, азбуку, знал довольно много фраз бытового общения, пословиц, тостов, песен). Общения включали автомобильные поездки по красивейшим окрестностям Тбилиси, на гору Давида на фуникулёре и в Марткоби, к месту Марткобской битвы, к огромному дереву (кажется, чинара), под которым отдыхала царица Тамара и был штаб Георгия Саакадзе, к новому водохранилищу. Меня встречали как родного, тем более, что Лекишвили удочерили прекрасную девушку из Одессы, потерявшую в войну родителей и хотели, чтобы я женился на ней. Мне она очень нравилась, мы дружили с ней, но у меня до встречи с нею сердце уже было занято … Это всё было, конечно, много позже…

Александра Николаевна Седлецкая — педагог — на несколько лет уезжала в Италию в командировку — преподавать русский язык и литературу в советском посольстве в Риме. На это время она оставляла свою комнату нашей семье. После её возвращения мы с интересом слушали её рассказы об Италии, великих памятниках искусства, истории, природе, рассматривали многочисленные альбомы, завороженно слушали чистые звуки великолепных записей на пластинках — через её превосходную итальянскую радиолу — замечательных произведений великих композиторов Бетховена, Чайковского, Моцарта, Баха, Огинского и других в исполнении лучших оркестров и музыкантов мира. Родителям не приходилось ходить в школу на родительские собрания.

Александра Николаевна была в нашей школе заместителем директора по учебной части и все новости о наших успехах и занятиях сообщала маме и папе. Они дружили и помогали друг другу, общаясь.

Александра Николаевна жила одиноко и эти общения были для неё отдушиной, особенно, если они были с лёгким юмором. Она рассказывала с лёгкой добродушной улыбкой, скорее, — усмешкой и о моих “подвигах”. Особенно часто она вспоминала случай, когда на уроке литературы мой соклассник (Андрей Лупашёв) с расположенной сзади парты незаметно крепко связал меня и моего товарища — соседа по парте — Юру Смирнова поясами, а меня в это время вызвала к доске учительница, чтобы я рассказал наизусть стихотворение. Вставая, я , естественно, потянул за собой Юру, и тот тоже встал. Мы, поняв каверзу приятеля с задней парты, пытались развязаться, но это быстро сделать не удалось, и мы вместе с Юрой пошли к доске при недоумении всего класса, не знающего, в чём дело. Учительница, тоже не видя , что случилось, подлила масла в огонь, сказав товарищу: “Смирнов, я тебя не вызывала, сядь на место!”, когда мы уже вышли к доске. Я, улыбаясь, начал читать стихотворение уже под весёлый хохот понявшего в чём дело всего класса, причём мы с Юрой продолжали попытки развязаться. Тут и учительница заметила нашу “связку”, пригласила зайти после урока к директору, а также поручила сказать родителям, чтобы они зашли в школу. Я любил уроки литературы, и мне нравилась учительница, ставившая всегда мне высшие отметки за мои ответы, было неудобно перед нею, но мы не стали говорить о том, кто устроил это представление, позже молча стояли перед директором, получили пониженный балл за поведение в эту неделю. По поводу “связки” нам с Юрой грозила бы крупная неприятность — за срыв урока. Но кое-кто из класса всё же видел, как Лупашёв незаметно осторожно связывает нас и после урока сказали нашей учительнице, что мы не виноваты… Андрея Лупашёва в группе не любили и сопоставляли с Андрием — сыном Тараса Бульбы… История эта в тот же день дошла до Александры Николаевны и от неё — до мамы и папы. После урока при свидетелях я вызвал Лупашова на дуэль на киях — “шпагах” — до касания в корпус. В 5 — 6 классах школы ребята увлекались книгами о мушкетёрах, чести и достоинстве, прекрасных дамах. Мы с Юрой — тоже. И это не было профанацией…

С Лупашёвым, связавшим нас с Юрой на уроке, вечером после этого мы сражались на биллиардных киях, как на шпагах, у меня дома, я выиграл дважды. Раздосадованный Лупашёв, после этого, сказав: “А теперь я проверю твою реакцию”, тут же, вдруг, не предупреждая, что он будет делать, с силой бросил свой кий, как копьё, целясь мне в голову. Расстояние между нами было около 2,5 м. Я во время уклонился, и кий острым концом воткнулся в стену, пробив штукатурку, сантиметров на 5-6. Мы с Юрой, который при этом присутствовал, возмущённые новым бесчестным поступком Андрея, попросили Лупашёва уйти и больше с ним не общались. Предательство, как бы его ни оправдывали, тогда не было в цене…

Лупашёв ревновал меня к красивейшей девочке нашего класса Мусе — Марии Ревенко, — стройной украинке с длинными черно-золотистыми косами и большими внимательными глазами, которая как то проиграла мне “американку” ( и должна была честно письменно ответить на три моих вопроса) и на один из моих вопросов: “Кого любишь?”, ответила: “Тебя!” Мне сказали, что видели, как Лупашов читал ответ Муси на перемене, взяв без спроса сложенную вчетверо бумажку с “американкой” и ответами Муси — с моей парты — в моё отсутствие…

Мусина парта была перед моей, мы сидели в левом крайнем ряду парт у окон. Мне нравилось видеть её густые чёрные косы с легкой золотинкой. Иногда я касался ботинком её туфли под партой, мы оба краснели, но она ноги не отводила, отвечала на касание. Я был влюблен в неё. По той же “американке” она меня впервые поцеловала. Дальше наши отношения, естественно, не заходили, и мы скрывали от других свою влюблённость. Оба учились хорошо. Муся была председателем совета пионерского отряда нашей группы, а я — членом совета и командиром звена отряда, активным — действующим — авиамоделистом и спортсменом. Но это тоже было позже.

Дома за “связку” нас не ругали, переживали за нас…, советовали быть внимательней к провокациям, спрашивали, откуда появилась дырка в стене. Я ответил, что при тренировке… Дырку долго не заделывали, она напоминала о совете родителей… и о живущих среди нас “людях”…

Я очень любил хорошую музыку и часто, сидя перед дверью в нашу комнату в коридоре, слушал радиолу, когда Александра Николаевна ставила пластинки, глубоко переживал восторг и экстаз, слёзы катились из моих глаз, непривычно и сладко сжималось сердце. Особенно нравились: Лунная соната Бетховена, полонез Огинского, Первый концерт Чайковского, Пятая — Венгерская рапсодия Листа, Жаворонок Глинки — Балакирева. Мне купили мандолину и домру, дедушка позднее в Краснодаре подарил мне свою старинную, удивительно звучную, гитару и я старался воспроизвести услышанное, импровизировал и фантазировал, опять переживая экстаз звуков и мелодий, новизну и сердечный трепет от чужих и удачных своих музыкальных мыслей и фраз… Приходилось, чтобы не мешать никому в квартире, играть во дворе под балконом дома, где жили герои — лётчики — участники челюскинской эпопеи. Нередко в окнах появлялись головы слушателей моих музыкальных фантазий, иногда просили поиграть ещё… Я с радостью и благодарностью играл иногда до позднего вечера, практически не повторяясь. Иногда слушал свои мелодии, часто фантастические импровизации, прислонясь ухом к боковой стенке деки гитары, не глядя на гриф, и тогда звуки наполняли всё моё тело раскатами небесных и земных идущих через меня мелодий и переживаний, отдаваясь вибрациями в сердце и где-то в глубинах души… И это тоже было в конце первых лет жизни…

Родители окончили рабфак, МГУ. Нас с сестрой сначала носили, а позднее — водили на занятия в рабфаке, дома нас не с кем было оставить. Мы прислушивались к словам лектора, путешествовали между партами, столами в аудитории, с интересом наблюдали за лектором и слушателями. Когда родители бывали дома, для нас был праздник.

Мама обучала нас добру, правдивости, как себя вести, правильно говорить, обучала немецкому языку, читала сказки, стихи, красиво пела украинские песни. Мама работала в издательстве “Советский писатель” редактором, выпускала Малую и Большую Библиотеки поэта, была знакома и работала со многими писателями и поэтами нашей страны и зарубежья. Позже она много лет работала заведующей русской редакцией в издательстве литературы на иностранных языках. Мы с сестрой в детстве нередко бывали в издательствах. Особенно нравилось нам бывать в издательстве, когда оно было в Гнездниковском переулке у Пушкинской площади. На крыше высотного издательского дома был огромный двор с защитной сеткой, где можно было играть в мяч, серсо, догонялки, любоваться Москвой с высоты птичьего полёта, загорать.

Мы с захватывающим интересом слушали литературные произведения, написанные мамой: рассказы и повести для детей, рассказы о встречах с писателями, интересными людьми, с балериной — женой Шаляпина, её рассказы — полуфантазии о нас с сестрой. Она работала очень много, нередко оставалась на ночь в издательстве, готовя к выпуску очередную книгу, вела большую общественную работу. Мама, очень честная и красивая во всём, сопереживая героям, с необычайной выразительностью читала нам книги Гайдара, мы вместе плакали при гибели Альки от брошенного пьяницей кирпича, проникались любовью к высоким чистым проявлениям человеческих качеств, проникались возмущённостью, неприятием к пьянству, ругани, злым делам, насилию, упорному невежеству, безответственности, глупости, хамству и подлости, к тому, что в жизни приводит слабых духом людей к этим болезням. Мама читала нам книгу “Хижина дяди Тома” Бичер Стоу без комментариев, чтобы мы сами сказали, что мы думаем о представленных в книге людях, их поступках, намерениях, системе управления обществом, отношениях между людьми, жизни…

Меня восхищали и привлекали смелость, справедливость, душевная и физическая красота, сила, отвага и товарищество, преданность народу, Любимым и Любви Тариэля — героя книги Великого Шота Руставели (в прекрасном переводе Бальмонта), подвиги грузинского полководца — освободителя Георгия Саакадзэ, захватывало чтение книг о Земле, Солнце, Солнечной системе, о Вселенной

Папа рассказывал об учёных, инженерах, изобретателях, о борцах за народ, за справедливость, за осуществление великих целей, много рассказывал о технике, о самолётах, о ракетах, о радио, о человеческих отношениях. Помню, как мы с папой собрали детекторный приёмник, и я через наушники завороженно прислушивался к далёким космическим сигналам, музыке и речи на разных языках, быстрым сигналам морзянки. Я выучил азбуку Морзе раньше, чем научился читать и писать. Особенно мне нравились сигналы международного кода: “88”, “SOS” и др. Мы стучали в двери квартиры, используя заранее выбранные буквы по азбуке Морзе, например, букву “э”, чтобы нас узнавали по этим сигналам и не спрашивали, как обычно: “Кто там?”. Иногда папа предлагал мне пройтись по незнакомым улицам, и мы долго гуляли, беседуя. Папа много рассказывал о памятниках старины. Мне казалось, что папа готовится к этим прогулкам, ему нравились мои вопросы, нравилось, когда встречные обращали на нас внимание, оглядывались, как то по-особенному смотрели на меня, улыбались по — доброму, иногда заговаривали с нами.

Мама и папа были очень красивыми людьми, деятельными, трудолюбивыми, устремлёнными к высоким целям , обязательными и добрыми, учили нас беззаветно любить Родину, Природу, служить народу, учили нас самостоятельности, принимать правильные ответственные решения, избегать плохих слов и мыслей, выбирать цели жизни, достойные человека, героев народа, любить народные песни, великие произведения человеческого гения. При мне они никогда не ссорились и не повышали голос, я никогда не видел их во гневе.

Сестра — Лена, Леночка, Ленуся, Елена прекрасная, Алёнушка из детских впечатлений — запомнилась как строгая и заботливая, нетерпимая к легкомысленности, нарушению обещаний, как она внимательно, по всем правилам, вела меня через дорогу, следила за ответственным отношением к одежде, обуви, бережным отношениям и заботе о природе, растениях, животных, о постоянно живущих у нас сибирском котёнке, о свободно летающих по комнате и вылетающих на короткое время на улицу при открытом окне или форточке певчих птицах: щегле, чиже, реполове, возвращающихся на ночь в свою открытую клетку с кормушками, следила за соблюдением очерёдности наших с нею дежурств по уборке в комнате, в коридоре, по мытью посуды, приготовлению пищи, напоминала часто мне маму (она явно брала с неё пример), способствовала моему правильному воспитанию и самовоспитанию, требовательности к себе, помню, как она смело прыгала через довольно высокий заборчик в нашем дворе, разделяющий двор пополам, не уступая в прыжках более старшим мальчишкам, эти прыжки я освоил позже её, помню, как она бывала часто инициатором новых игр, добрым примером для меня.

Иногда приезжала сестра отца — Мария Никитична Колтунова — фотокорреспондент, прекрасный фотограф — художник, жизнерадостная, активная, добрая, остроумная. Она очень нас любила, как и мы её, часто фотографировала нас, любила природу, увлекательно рассказывала о животных, птицах, растениях, прекрасно готовила свои “фирменные” блюда, читала нам интереснейшие книги, показывала свои фотографии — подлинные произведения искусства, водила нас с сестрой в зоопарк, уморительно предупреждала о том, что верблюды метко и далеко плюются — на того, кто им не понравится, их обидит или будет плохо о них думать или кривляться, или, вообще, будет плохо себя вести или обижать маленьких, птиц или зверей. Она нам рассказывала о том, что обезьяны умело передразнивают — обезьянничают, любят это делать и могут утащить бескозырки, которые мы носили, и потом их будут надевать набекрень, хвастаться друг перед дружкой и посетителями зоопарка. Говорила, что львы, тигры, медведи и пантеры могут здорово цапнуть, так как требуют уважения и не любят фамильярности, снисходительности и даже жалости. Она много путешествовала вместе с мужем — писателем Юрием Злыгостевым (автором книг “Были горы высокой”, “Горы и люди”) по Уралу, Крыму, Кавказу, увлекательно в лицах описывала интересные события этих путешествий. Она с мужем учили нас фотографировать, выбирать сюжет, разжигать костёр с одной спички, и искусству выживания в лесу, учили жизнелюбию, активности, оптимизму, стойкости и порядочности в трудных испытаниях, находить выход в любом положении. Юра был раньше в отряде бойскаутов, знал много развивающих и восстанавливающих силы упражнений, полезных навыков, мы довольно успешно их осваивали и передавали другим.

Приезжал иногда из Краснодара и брат мамы — дядя Сеня, прекрасный механик, мастер на все руки. Он помог мне сделать несколько моих первых летающих моделей планеров и самолётов, показывал мне искусство красивого труда в техническом творчестве, учил изобретать и образно пространственно думать, представляя какую-либо фигуру, техническое устройство с разных сторон, учил обращаться с инструментами, их любить и беречь. Помню, как он в один из своих приездов через несколько лет сделал мне из консервной банки крыльчатку с ободом с тремя лопастями под углом атаки с двумя отверстиями у центра крыльчатки, державку на катушке с двумя штырями, на которые надевалась крыльчатка. Катушка надевалась на штырь, на неё заранее накручивалась тесьма. Конец тесьмы брался в правую руку, основание штыря — в левую, руки поднимались над головой, правой рукой нужно было дёрнуть за конец тесьмы, катушка с вертушкой раскручивались на штыре, вертушка за счет возникающей на лопастях подъёмной силы высоко взлетала, и вращаясь, далеко и высоко летела, как вертолёт. Дядя Сеня научил и меня делать такие вертушки и предложил мне подумать и сконструировать что-нибудь своё. Для начала я сделал крыльчатку с четырьмя лопастями, потом — с двумя, разные крылья изгибал под разными углами атаки и крыльчатки летали по — разному. Лопасти раскрашивал по-разному и они летали, меняя цвет в полёте, в зависимости от скорости вращения и времени полёта. Это было очень интересное занятие… Я научил делать такие крыльчатки и других ребят и мы вместе сравнивали, какая лучше и дальше летает. Однажды, из-за плотного соединения крыльчатки с катушкой они поднялись вместе и я стал думать, что можно было бы сделать и большой аппарат и летать на нём, если присоединить его к большой вертушке с двигателем, а, чтобы он не вращался, присоединить аппарат к катушке крепким шнуром на подшипниках… Рассказал об этом дяде Сене и папе. Они похвалили меня, но сказали, что эту конструкцию надо делать на заводе или в больших мастерских, надо её хорошо обмозговать и рассчитать, надо многому научиться…

3 августа 1927 г. сестре Елене исполнился 1 год.

1930 год

Маня — Мария Никитична грубовато — шутливо называла себя “боцманом”, просила не называть никогда её тётей, а только Маней или “Маней — боцманом”, так же шутливо, в разных сочетаниях и наборе, командовала “грозным” голосом: “На абордаж!”, “Сушить такелаж!”, “Вставать!”, “Поднять паруса!”, “Спать!”, “Подметать!”, “Прыгать и скакать!”, “Прятаться!”, “Читать!”, “Рисовать!”, “Говорить по-немецки!”, “Кушать!”, “Мыть посуду и убрать камбуз!”, “Слушаться друг друга!” и др. Она с потрясающим выражением читала нам книги: “Маугли” Киплинга, “Витязь в тигровой шкуре” Шота Руставели, “Робинзон Крузо” Даниэля Дэфо, “Детскую энциклопедию”, “Из пушки на Луну”, “Таинственный остров”, “Тайна его глаз”, “Межпланетный путешественник”, стихи “Песнь о Гайавате” Лонгфелло и др. Эти книги производили на меня большое впечатление, мне часто снились герои этих книг и я в качестве этих героев. Я иногда вскакивал во сне, звал Пятницу. Я всё больше приобщался к книгам, научился бегло читать, когда было около 4-х лет, знал многие тексты наизусть, легко заучивал и любил читать наизусть стихи. Мне очень нравился строй хорошего стиха, ёмкость поэтической мысли, краткость и насыщенность настоящей поэзии, хотелось так же кратко выражать и свои мысли, первые — свои стихи стали приходить с 4-х — 5-ти лет.

Мама, папа, Маня обучали нас буквам, складывать их в слова и на русском и на немецком языках, я почти не отставал от сестры.

На всё лето нас с сестрой отвозили в Краснодар к нашим дедушкам и бабушкам по линии отца (Никита Филиппович и Агнесса Трофимовна, позже — Анна Ивановна) и по линии мамы (Иван Трофимович и Дарья Демьяновна, брат Семён). Запомнились поезда Москва — Краснодар и обратно, встречающий поезд и убегающий назад мир, станции, рынки на остановках, перестуки колёс на стыках рельсов. Под эти перестуки было так хорошо спать. Помнится и негативное: сошедшие с рельсов поезда, лежащие на боку искарёженные вагоны, рассказы пассажиров о том, что в Тихорецкой беспризорники забрасывают в открытые окна крюки, чтобы похитить чемоданы и другие вещи. Но в общем попутчики относились к нам очень хорошо, по — доброму угощали нас, рассказывали интересные истории. Все поездки обходились благополучно. Нередко мама и папа просили попутчиков присмотреть за нами, и мы добирались до Краснодара самостоятельно.

В Краснодаре часто бывали сильные ветры и даже смерчи. Один раз я играл на улице, меня подхватил смерч и плавно перенёс от середины улицы к калитке у ворот во двор почти на 20 метров. Это ощущение запомнилось навсегда. Помню, что мне часто снились сны, в которых я летал, очень нравилось ощущение свободного длительного полёта.

Ярко запомнились пуски пороховых ракет конструкции соседа — Баева, особенно в тёмные безлунные вечера. Потрясали Звёздное небо, Млечный Путь, бесчисленное множество звёзд, потоки метеоритов. Один раз видел сравнительно медленно катящийся по небу испускающий искры болид. Огромная Луна. Знакомство с основными созвездиями давало радость их распознавания и узнавания. Катались на большой собаке Каштанке верхом вдвоём с сестрой. Каштанке это надоедало и она добродушно подходила к небольшому мелкому пруду для гусей и стряхивала нас в воду к нашей радости и веселью. У бабушки и у дедушки вели долгие беседы с ними по вечерам, особенно при полной, ярко сверкающей, Луне, с сестрой показывали им фантастический театр под открытым небом на площадке перед домом. Хорошо запомнились днём: прополка, поливка грядок, сбор урожая, подготовка к сушке фруктов, кормление животных, обучение приёмам труда, помощь по хозяйству, игры, обучение игре на гитаре, украинские песни. Дедушка Филиппович часто для взбодрения и ускорения говорил присказки: “Помене говори, поболе ешь!”, “Поели — попоте-е-ли, поработали — позя-а-бли…” и др. А бабушка, посмеиваясь, рассказывала, как южане говорят, бывая на севере России: “Про-оклята сторона, все собаки то с рогами !” (о козах) и как северяне в шутку говорят, бывая на юге: “Там собаки г-гавкают, а г-гуси — г-гог-гочут”. Трудились они всегда весело, с огоньком, показывали нам пример радости, смётки, творчества, интеллектуальности, хорошей подготовки и организации в добром крестьянском труде. И мы тянулись за ними, никогда не роптали и не ныли, и даже стремились обогнать их, спрашивали, чем можем помочь, радовались хорошо выполненным поручениям. Дедушки и бабушки были довольны нашим трудом, безотказностью, стремлением выполнить как можно лучше и больше заданного. И они никогда не превышали наши возможности, сами предлагали нам отдохнуть или поиграть, угощали отборными абрикосами, сливами, черешнями, персиками. Навсегда запомнились знаменитые кубанские борщи, незабываемый вкус и красота солёных

Помню поездки на хутор, степные дороги, степь в цветах, запахи трав, сена. Знакомство с пчёлами, сотовым мёдом, удивительной жизнью пчёл, их дисциплиной и самоотверженностью, самоорганизацией, чистотой и порядком в улье, самовентиляцией, всеобщим качественным трудом, самозащитой, умениями распознавать направление на место взятка и на улей, узнавать и отличать своих и чужих. Пчёлы меня никогда не кусали, я относился к ним без страха, бережно и с уважением, я бы сказал даже, с любовью, пытался их погладить. Иногда это удавалось, хотя пчёлы продолжали делать своё пчелиное дело; они начинали строго жужжать, если при этом возникали длительные помехи их труду.

В 1932 году по домашнему репродуктору слушал выступление Константина Эдуардовича Циолковского в связи с его 75-летием. Он говорил о ракетах, самолётах, полётах в космическое пространство, на планеты, к звёздам. Выступление К.Э. Циолковского запомнилось, звало к великим целям и свершениям.

В 1932-1933гг. — голодные трудные годы побывали с мамой и сестрой в Хабаровске, где встречались и с папой в период его командировки в Дальневосточный край. Приехали в оттепель, калоши вязли в глине. Особенно запомнился зимний Хабаровск. В то время я уже регулярно вёл дневник. В Хабаровске мне исполнилось 5 лет. В день рождения подарили мне коньки «Английский спорт». С сестрой в сопровождении мамы катались по Амуру: на одном коньке — я, на другом — сестра Ленуся. Яркое Солнце, на улице — — 45 град С. Толстые узоры на окнах от мороза. Первые свои стихи, рассказы, . Фантазии. Краеведческий музей. Ископаемые чудовища. Огромные рыбины везут на санях, хвост волочится за санями по снегу. Замороженное в мисках молоко продают из мешков, как и рыбу. Вкус и вид жареного максуна в голодные годы запомнился навсегда.

Ходили в гости к друзьям папы довольно далеко по лесной дороге в тайге, видели большие следы тигра и остатки его пиршества у дороги . Пели песни и хлопали в ладоши для отпугивания, самоутверждения и самовдохновения. Путешествие окончилось благополучно, но помнится до сих пор.
| Поддержал 1 человек

Поделитесь с друзьями
0

Комментарии Добавить
Сортировка ↓
Нет комментариев

Формат шрифта…
© 2009-2012 Соратники — социальная сеть
О проекте | Правила использования | Контакты | Помощь

 Posted by at 12:01